В далёкой горной деревне жил молодой человек по имени Мага. Он был простым пастухом, но обладал душой, полной света. Каждый день, пасуя овец на зелёных склонах, Мага танцевал под звуки ветра и далёких песен, и его движения были так полны радости, что даже камни вокруг казались теплее. Однажды в деревню пришла тьма: буря разразилась, реки вышли из берегов, а люди заперлись в домах, полные страха и уныния. "Как жить в такой темноте?" — жаловались они. "Свет угас, и надежда с ним". Но Мага не сдался. Он вышел на площадь, где ветер выл, как дикий зверь, и начал танцевать. Его шаги были ритмичны, как биение сердца, а улыбка сияла ярче молнии. "Мага, сияй!" — кричали ему друзья из окон, сначала в шутку, а потом с надеждой. И Мага сиял: его танец разогнал тучи в душах людей, они вышли на улицу, взялись за руки и присоединились к нему. Буря утихла, а деревня наполнилась смехом. С тех пор жители помнили: даже в самой глубокой тьме один сияющий человек может зажечь ...
Привет. Дай расскажу, что случилось вчера вечером.
Я шёл с огромной сумкой к вокзалу. Был гололёд и чертовски холодно — даже для этого времени года. Рядом со зданием цирка заприметил одинокую длинноногую няшу. Чёрт, ну ты понимаешь — глаза сами прилипли, оторвать не мог.
Шёл чуть поодаль и воображал, как мои руки мнут её нежные булочки. От этих мыслей даже стало теплее, несмотря на погоду.
Но мой мочевой пузырь жил совсем другой жизнью. От холода он быстро начал требовать опорожнения. Я прибавил шагу, влетел в здание вокзала и направился к общественному туалету.
Какая неожиданность — мужской закрыт. А бесформенная вахтёрша неопределённого возраста отправляла всех, кто заплатил, в женский.
Ну, в женский — так в женский. Протиснулся в дверь вместе с сумкой и оказался в типичном вокзальном сортире: четыре кабинки, не доходящие до потолка. Две правые были свободны. Я выбрал самую крайнюю.
И тут, уже закрывая дверь, увидел ту самую девушку с улицы. Ей ничего не оставалось, кроме как зайти в соседнюю кабинку.
Кто хоть раз писал в таких туалетах, знает: это ювелирная операция. Одной рукой держишь сумку, чтобы не ставить её на заляпанный пол, другой — расстёгиваешь ремень и копаешься в поддёвках, чтобы достать слежавшийся хуй.
Я ещё не успел дойти до половины этого ритуала, как из соседней кабинки раздался оглушительный треск.
На мгновение я почувствовал себя французским кавалеристом под Ватерлоо. Ей-богу, какой звук! Это был пердеж, достойный артиллерийского залпа.
Из дальних кабинок донёсся протяжный, родной возглас:
— ПИЗДЕЕЕЕЦ!
А потом треск усилился — и началась подливка.
Затхлый, едкий запах пополз через перегородку. А мужик в дальнем углу не унимался:
— ЕБАААТЬ, КАК ТЕБЕ ДНИЩЕ ТО ПРОБИЛО!
— БЛЯЯЯТЬ, МНЕ ГЛАЗА РЕЖЕТ!
— ЧТО ЗА ОРКЕСТР?! А НУ ВОЗЬМИ ЛЯ!
Я не выдержал. Сорвался на дикий, идиотский хохот — как будто впервые в жизни услышал что-то смешное.
Девушка тут же перешла от пердежа к настоящей истерике — завыла во весь голос.
Понимая, что сейчас сбегутся люди, я, давясь смехом, выскочил из туалета, застёгивая ширинку на ходу.
У двери меня встретила вахтёрша с дикими глазами:
— Что там творится?! Почему орёте, как бесноватые?
И тут у меня созрел дьявольский план.
— Срочно! С девушкой из третьей кабинки ОЧЕНЬ ПЛОХО!!
Вахтёрша бросилась внутрь, начала колотить в дверь. Девушка не открывала, не отвечала — только выла.
Я предпочёл ретироваться в зал ожидания.
Через проём видел, как вахтёрша, не добившись ответа, позвала двух охранников. Они зашли и, скорее всего, вскрыли кабинку.
Через полчаса они вывели оттуда зарёванную, морально раздавленную девушку. От её прежней «няшности» не осталось и следа.
Тут объявили посадку на мой автобус — и я пошёл на платформу.
Смех смехом, но теперь у меня моральная травма.
Раньше я даже не допускал мысли, что девушки какают.
Комментарии
Отправить комментарий