Хожу по району в четыре утра, расклеиваю объявления. Улыбающийся парень на фото, надпись: «Пропал человек, позвоните, если видели, вознаграждение». Пьяница с заблёванной лавки косится недобро, трёт глаза. На объявлениях — моя фотка.

Начну с того, что я убил человека. Без интриги. Просто захотелось риска покруче, чем курить в пяти метрах от метро. И шмальнул в парня из огнестрела на пустой улице. Сразу в подворотню. Откуда ствол? Не скажу. Подставлять никого не буду, только себя.

Всё вроде чисто, хоть и первый раз. Ушёл сквозными дворами. Но чувство, что за мной следили, не отпускает. Поэтому расклеил объявления — вдруг кто знает. На некоторых, по своему поганому чувству юмора, нацарапал: «Откликается на кличку Михаил». Я не Михаил, но пох.

К вечеру жалею. Телефон разрывается: «Видел такого», «Похожий, но весной», «Точь-в-точь, только баба». Все хотят бабла. Зарёкся воплощать свои гениальные идеи. Заношу всех в игнор, но тут новый звонок. Пальцем промахнулся — принял. Первая фраза заставила замереть.

— Ты тот парень с объявления? Я тебя видела, — голос ввинчивается в мозг, будто сверло, минуя уши. Затыкать их бесполезно, вставить слово — тоже.

— Сейчас, секунда, — шуршание, щелчки, потом взвизг: — Точно, нашла тебя! Еду!

— З-зачем? — мямлю, оглядываясь. Где мои решётки на окнах?

— Ты убил человека, а говорить не хочешь? Всё, выезжаю.

Кидаю телефон, собираю шмотки. Она скоро тут будет. Лучше сдаться ментам. Звонок в дверь.

— Открывай! — голосок пробивает все замки, врывается в мой уютный дом. Открываю. Смысла сопротивляться нет.

Она расселась на барном стуле, болтает ногами.

— Откуда знаешь, что я убил? Кто ты вообще? — спрашиваю.

— Видела, — радостно отвечает. — Это мой парень был. Я Катрин.

— Катя, что ли? — ставлю чайник.

— Катрин! — рявкает она, стекла звенят. Не спорю с человеком, который может упечь меня на десятку.

— Ты как Иисус, только наоборот, — заявляет она. Я поперхнулся. — Я выгнала своего, пожелала ему сдохнуть. И тут ты — бац, и убил! Иисус воскрешал, а ты наоборот.

Её глаза — обожающие и требовательные. Ставлю перед ней чай.

— Катрин, ты чокнутая. Я пришил твоего парня, тебе норм, не стучишь на меня, расходимся, ок?

— Чёрный чай не люблю, — отвечает, глядя водянистыми глазами. — Хочу каркаде.

— Где я тебе его возьму?

— В магазине, — невозмутимо. — Я у тебя ночую. У меня дома менты, спать мешают.

— Вали в свой магазин, — отбираю чашку, выливаю в раковину. — Постелю на диване.

Ночью открываю глаза — и чуть не седина. Катя сидит на мне, ухмыляется, глаза блестят. Сбрасываю её, включаю свет.

— Какого чёрта? Спи на диване!

— Хочу, чтоб ты сделал мне ребёнка, — шепчет, как змея. Я отшатнулся.

— Отцовство не в моих планах.

— Да просто сделай! Хочу, чтоб мой ребёнок был наполовину Иисус. Убивал по желанию других, как ты.

— Это киллер, а не Иисус, — укрываюсь одеялом. — Спи.

— Не хочу, — спрыгивает, натягивает мой свитер. — Ой, из этого ты его убил?

Она целится в меня из моего пистолета, прищурившись. Играет в Иисуса.

— Он не заряжен. Наиграешься — в стол положи. Ключи на подоконнике, вали за каркаде, — бормочу и вырубаюсь.

Утром — звон разбитой чашки. Выскакиваю. Катя держит осколок.

— Красивый, — улыбается невинно. Я считаю, что чашки для чая, а не для битья. Даю ей веник и совок, ставлю чайник.

— Надолго ты тут? — спрашиваю.

— Пока за мной не приедут, — беспечно отвечает, выдирая соломинки из веника.

— Кто не приедет? — насторожился. Звонок в дверь. Приоткрываю — и сердце в пятки.

— Добрый-добрый, — вваливаются два мента. — Гражданина Мурашёва Екатерина здесь?

Киваю. Горло сжимает. Жалею, что ругал Катю за чашку. Десять лет теперь кажутся вечностью.

— Ну и зачем ты так… — обречённо говорю Кате. Она таращится.

— А, эти ребята? — хихикает. — Я дала им твой адрес, когда уезжала. Чё такого?

— Ваш молодой человек в больнице очнулся, — говорят менты. — Спрашивал вас.

Я начинаю ржать. Истерически. Смотрю на свои руки — не Иисусьи, даже не наоборот. На Катю, которая сейчас свалит. На ментов, что пришли не за мной. Я не смог даже убить толком. Живот болит, держусь за стену, чувствуя себя лохом. Но живым.

— В порядке? — мент трогает моё плечо.

— Он просто чокнутый, — отвечает Катя, с соломинками в волосах. — Передайте моему парню, что он чмо и знать я его не хочу. А ты, — тянет меня за волосы, смотрит в глаза, — сделаешь ребёнка?

Менты сбегают, будто я сейчас начну плодиться. Смотрю в её прозрачные глаза.

— Ты не уйдёшь, раз я не убил твоего парня?

Она хихикает:

— Сделаешь каркаде?

«Чокнутая», — думаю. То ребёнок, то каркаде. Иду на кухню. Делаю.