В далёкой горной деревне жил молодой человек по имени Мага. Он был простым пастухом, но обладал душой, полной света. Каждый день, пасуя овец на зелёных склонах, Мага танцевал под звуки ветра и далёких песен, и его движения были так полны радости, что даже камни вокруг казались теплее. Однажды в деревню пришла тьма: буря разразилась, реки вышли из берегов, а люди заперлись в домах, полные страха и уныния. "Как жить в такой темноте?" — жаловались они. "Свет угас, и надежда с ним". Но Мага не сдался. Он вышел на площадь, где ветер выл, как дикий зверь, и начал танцевать. Его шаги были ритмичны, как биение сердца, а улыбка сияла ярче молнии. "Мага, сияй!" — кричали ему друзья из окон, сначала в шутку, а потом с надеждой. И Мага сиял: его танец разогнал тучи в душах людей, они вышли на улицу, взялись за руки и присоединились к нему. Буря утихла, а деревня наполнилась смехом. С тех пор жители помнили: даже в самой глубокой тьме один сияющий человек может зажечь ...
Почему, когда тяжело больной человек или инвалид совершает самоубийство, это воспринимается как трагедия, но — в какой-то степени — понятная и объяснимая?
А если умирает человек без видимых физических увечий — сразу включается коллективное осуждение.
Мол, не слабак ли он? Не эгоист? Не мог справиться?
И тут наступает когнитивный баг в системе.
Потому что психическая боль — это такая же болезнь, как и боль телесная.
И даже хуже. Потому что тело может страдать, но не осознавать.
А психика страдает именно потому, что осознаёт. И не может выключиться.
Гёдель, например. Математик. Гений. Легенда логики.
Умер от голода, добровольно.
Потому что его разум сломался — не в смысле “сошёл с ума”, а в смысле: перестал выносить абсурд мира.
Он закрылся. Не доверял. Боялся отравления.
И медленно, рационально, ушёл — потому что реальность стала несъедобной.
Если человек с раком решает уйти — это горько, но никто не осуждает.
Если человек с разрушенной психикой делает то же самое — реакция иная:
«Ты просто надумал»
«Ты не старался»
«Ты слабак»
Потому что психическая боль невидима.
У неё нет рентгена, температуры, гнойников.
Она проявляется в виде молчания. Отстранённости. Иногда — слов, которые никто не хочет слушать.
Общество отказывается признавать глубину этой боли.
Потому что если принять, что разум может болеть до смерти — придётся признать, что он не надёжнее тела.
Что «разумный человек» — это не титул, а временное состояние.
Что страдание не зависит от видимых причин.
Общество даёт человеку право на жизнь.
Но не даёт права на выход.
Ты должен жить. Даже если не можешь.
Ты обязан продолжать — как будто всё это действительно имеет смысл.
И даже когда весь твой внутренний мир превращается в белый шум боли, в изжогу тревоги, в кашу невыносимых мыслей — тебе скажут:
«Ты не пробовал спорт и дыхание по Вим Хофу?»
Самоубийство при физическом страдании называют «разумным решением в безвыходной ситуации».
При психическом — «глупостью».
Хотя, по сути, и там и там — это финальный способ сказать:
"Я больше не могу быть внутри этого."
И вот в этом — лицемерие.
Разные формы боли получили разную валютацию.
Страдание стало подчиняться иерархии удобства:
Телесное — признаётся.
Психическое — отрицается.
Существование — обожествляется.
Уход — демонизируется.
Но реальная человечность — в том, чтобы перестать оценивать чужую боль по шкале "видно или не видно".
И позволить каждому быть не героем, а просто существом, которое имеет право не существовать, если дальше — только пытка.
Комментарии
Отправить комментарий