Ладно, слушай, я скажу это один раз, пока мои нейроны не поджарились, как яйца на тротуаре в Неваде.

Я видел Четырёх Всадников, несущихся по шоссе моих синапсов.

Первый — ублюдок на хромовом жеребце, с короной на сальном лбу, покоряет всё без слов. Власть не кричит — она ухмыляется, подписывает бумаги, а мы хлопаем, как тюлени в цирке под названием демократия.

За ним мчится второй на кроваво-красном «Харлее». Меч сверкает, как вспышки папарацци, разрубая брата на куски. Хаос врывается в зал Сената, как пыльная буря, а Марс воет, словно фронтмен дэт-метал группы.

Третий — гладкий ублюдок в чёрном, как погребальный бархат, на угольно-чёрном коне, фыркающем отчётами о крахе Уолл-стрит. В руках весы, взвешивающие пшеницу, души, золото, цены на бензин и идиотов, готовых продать бабушку за шанс на Nasdaq.

Последний — бледный всадник, похожий на Кита Ричардса, вырвавшегося из мавзолея. Он выдыхает пепельный дым, что душит горло, а Аид тащится следом с тележкой, полной мешков с телами и чеков, трепещущих, как телеграфная лента в Чёрную пятницу.

И тут меня осенило: по улицам бродит чума в белых халатах и священных одеяниях. Писцы с перьями-змеями царапают законы, рифмующиеся с проклятиями. Заворачивают яд в пергамент и называют это политикой. Цены ползут вверх в тенях, и каждый жалкий ублюдок просыпается со счётом, который, блять, не оплатить.

Солнце восходит в золотом великолепии, но под сиянием — засохшая кровь. Цари расстреляны в подвалах, тираны висят на шёлковых галстуках. История скачет, как поцарапанная пластинка, под пропитанный кровью припев.

Монархи бледнеют за мраморными колоннами, прихлёбывая святую воду и бормоча молитвы, пока призраки скользят по дворцам, как сигаретный дым, перебирая драгоценности короны и вынюхивая тайные грехи.

Человек хвастается, будто он властелин мира, но ползает, как червь, под небом, которому похер. А Повелитель Мух сидит на троне, его фасеточные глаза сверкают, крылья жужжат, как дешёвая кровать в мотеле, и он ухмыляется, зная, кто тут заправляет.

Луддиты крушат машины, высекают искры на тротуаре. Но мерзость порождает мерзость, каким бы блестящим ни был логотип. Знамена меняются, клоуны остаются. Короны рассыпаются в прах, королевы смотрят остекленевшими глазами в небытие, дрейфуя по морям овердрафтов и долгов.

Каждое поколение орёт о справедливости, сжигая старый порядок. Но предательство прячется за зеркалом в ванной, пока ты чистишь зубы, шепча, что ты особенный, праведный, другой. Ты не такой. Нож всегда в твоей руке, ждёт нужного места.

Я стою, зрачки расширены, пот струится по спине, смотрю Богу в лицо и говорю:

«Эй, Большой Парень, в чём смысл этого космического дерьма?»

Он смотрит глазами, старше нейтронных звёзд, и отвечает:

«Дорога в никуда бесконечна, полна пророков с их картами, и свет, за которым ты идёшь, может привести домой… или в бездну».

Чёрт, это не вишенка на моём экзистенциальном десерте.

Латынь орёт в моём черепе, как ватиканский экзорцизм: An nescitis quoniam membra vestra templum sunt Spiritus Sancti, qui in vobis est, quem habetis a Deo? Et non estis vestri.

Перевод: твоя плоть — священная недвижимость. Дух арендовал твои кости. Ты не принадлежишь себе, даже в лучший день. Пока Смерть не прикатит с последним счётом и не вышвырнет твою жалкую задницу.

Так что наливай ещё. Молись, чтобы Четыре Всадника не заглянули в твой район. Эти мерзавцы не спят. А Повелитель Мух следит за каждым.