У меня был дед. Как у многих: жил с нами, завтракал, получал пенсию, спал. Стандартный дед. Но мой — не совсем обычный. Спорю, никто из вас не сталкивался с таким. Помимо обычных дел, что деды делают на автомате, мой генерировал рандом — словами и поступками.

С чего началось? Не помню. Однажды дед, сидя в кресле перед сериалом про ментов, выдал: «Забыл выключить дом». Взял ботинок из прихожей и сунул в кипящий чайник. Я офигел, стоял, смотрел на этот цирк. Дед вернулся к сериалу, а я полез вытаскивать башмак. Говорить с ним об этом не решался — после того случая он стал для меня каким-то пришельцем.

В дождливый день сижу, читаю. Дед, тихо подкравшись, врывается в комнату и орёт: «Короли вникли! Фургоны!» Срывает шорты, швыряет их на люстру, смотрит три секунды и уходит, бормоча что-то своё. Я в шоке.

Пытался говорить с роднёй, предлагал деду лечение. Они кивали, мол, да, надо, и забывали, тусуясь на работе или в кафешках. А дед выдал: «Застои дурманят!» — расхохотался и потрепал меня по голове.

Так шли годы. Каждый день — новый хаос. Не буду расписывать всё, но никто бы не придумал того, что творил мой дед. Самый пиздец был, когда родня свалила за границу, оставив нас на пару суток. Я был начеку, старался не спускать с деда глаз. Вечером сижу на диване, читаю, он смотрит телик. Заснул, потерял контроль. Просыпаюсь от вопля: «Мельком питается зародыш! Холод без имени!» Дед, без штанов, мажет обои монтажной пеной. Она разлетается белыми комьями, липнет к мебели, ковру, но не к обоям. Я отобрал баллон, усадил деда перед теликом, где уже налипли куски пены. Он покорно уставился в экран.

Все дни драил хату. Пена — ад для уборки. Но, о чудо, дед вёл себя тихо. Словно понял, что я на грани, и дал мне передышку. Знали бы вы, как сложно отскребать пену, следя за этим генератором хаоса.

К концу выходных родня вернулась. Я всё отчистил, но следы пены до сих пор на каждом шагу. Сел рядом с дедом, он смотрел очередной сериал про ментов. Полчаса мы молчали. Думал: не эти ли сериалы его доконали? Дед повернулся ко мне. Я ждал худшего. Но он сказал: «Прости, что досаждаю». Я офигел, как тогда с ботинком. «Знаю, что делаю глупости. Но запомни, Саша: где арахисы, там и зима».

Через неделю деда не стало. Последние дни он старался не творить дичь, только раз пытался засунуть утюг в унитаз. Я вспоминал, как он учил меня рыбачить, показывал грибы, рассказывал байки с работы. Его уважали все. И я уважал — до того перелома, когда он стал чужим. Но теперь, без него, чувствую пустоту. Без его хаоса жизнь серая, скучная. Учёба — тоска, лекции — уныние. Работа — рутина, хоть и требуют «креатив». Всё будто запрограммировано кем-то строгим, кто душит эмоции, свободу, мысли. А дедовы слова — «где арахисы, там и зима» — дают мне волю. Свободу от идиотских правил, где надо быть вежливым, адекватным, логичным. Дед изменил меня, пусть и диким способом. Ломоть. Курага. Желе. Колокольня на отшибе. Орландо Блум. Рэкетир. Берёза. Догорающий фитиль.